Владимир Казаков - Планеры уходят в ночь
– Вывезти подальше в скрытое место и выставить охрану..
– Пода-альше. Мы удерживаем кусок леса, да и то благодаря болотам с трех сторон. И охранять не от кого, побратала нас война. Сколько надо времени?
– Часа четыре.
– Значит, следующей ночью.
– А может быть, и позже, как сигнал получим.
С топчана долетел тихий стон, капитан поднялся, склонился над санитаркой с кружкой чая.
– Жень, а Жень?.. Во сне это она… Ты сказал «позже». Если это «позже» будет! Вашего груза хватит только на один хороший бой. Надежда на рейдовый партизанский отряд мизерная. Тяжело им пробить заслон. Правда, есть у меня проводник из местных, охотник, каждую болотину здесь знает. Но чем черт не шутит!
– Товарищи мои далеко?
– Я их на передовые посты послал.
– Сами попросились?
– Рад, что хорошо знаешь своих друзей, старшина… К делу?
Владимир встал, несколько раз присел, потряс руками.
– Конструкция вроде действует исправно, – с трудом улыбнулся он. – Пойдемте, товарищ капитан.
Командир тихо свистнул фельдшеру, тот спустился в блиндаж, а они поднялись по вырубленным в земле ступеням.
Затаившийся после посадки планеров темный лес ожил.
То укорачивались, попадая на предмет, то удлинялись узкие яркие лучи фонарей. Стучали топоры. Росла куча веток. Вокруг многолетней кривобокой ольхи спиливали деревья. Одно, падая, задело кого-то, и в приглушенный говор ворвался крик. Ольху очистили от ветвей, срезали верхушку, а в глубокую кольцеобразную зарубку на комле ввели петлю пенькового каната. Бойцы таскали на плечах газовые баллоны и укладывали их веером в центре вырубленной площадки. Сюда же осторожно принесли огромный мягкий мешок из брезента, тот, который привез Владимир. Он же и расшнуровал его, вытащил шланги, смотанные в кольцо. Капитан тронул его за плечо.
– Светает.
– Маскируйте ветками. Займу от силы минут десять еще. – Владимир быстро прикручивал резьбовые законцовки шлангов к баллонам, пробовал, легко ли открываются вентили.
* * *Солнце залезло в зенит, нещадно сушило землю. Ветерок стаскивал с болот испарину, и она заполняла лес, превращалась в низкий зыбкий туман. Он тек, медленно обволакивал стволы деревьев, будто хоронясь от солнца под растрепанными кронами.
В блиндаже комбата затрещал полевой телефон. Грубый голос доложил: «Немцы группами просачиваются в лес. Не торопятся. Не стреляют».
– Говоришь, много? – переспросил капитан. – Легкие танки? Пехоту подпускайте ближе. Каждый патрон в цель, хорошо, с десяток гранат подброшу!
От звука зуммера поднял голову и Владимир, дремавший на топчане. Сонными глазами обвел капитана, сидевшего на корточках у телефона, незнакомого бойца у приемника, посмотрел на Женю. Она лежала с открытыми глазами. Из распахнутой двери блиндажа на нее падал яркий дневной свет, серебрил короткие «под мальчишку» стриженные волосы. На меловом лице будто нарисованы черные изогнутые брови, а под ними капнуто два голубых пятна, в них затаилась боль, из них лучилось любопытство.
– Старшина Донсков! – представился ей Владимир.
Уголки бледных губ ее чуть растянулись и шевельнулись, стараясь выговорить что-то.
– Звать меня Володя…
Капитан бросил трубку, шагнул к ним.
– Дело дрянь, старшина. Немцы гатят северное болото фашинами из толстых веток. Пожалуй, к ночи будет последний бой. А ты спал не больше четверти часа, но сопел, как младенец. Завидую! Я не могу пятые сутки. Смотрю, уже и флиртуешь с Женечкой!
– Метеосводка есть?
Радист протянул Владимиру листочек.
– Попить, – тихонько сказала Женя.
– Вон на радиостанции кружка со взваром, подай, Коля, – попросил капитан радиста. – Как сводка, старшина?
– Плохо. Прогнозируют ясную погоду, ветер северо-западный, слабый. Больше ничего? На что решимся, товарищ капитан?
– Тебе виднее. Но пойми! – Капитан сверкнул бесоватыми зрачками. – Половина раненых и больных! Проклятое болото сосет людей, раны исподним перевязываем! Кончаются боеприпасы! Ваши консервы съели за ночь, а теперь опять лишайник с клюквой? Черт знает на чем держатся люди! Если не уйдем в эту ночь – смерть! Последний выход из ловушки, южное болото, немцы заблокируют! Коля, позови проводника!
– Не кричите! Я-то при чем? – сказал Владимир, как только радист вышел за дверь. Он сказал это с вызовом, но, не выдержав яростного взгляда комбата, отвернулся к Жене.
Глядя на ее измученное, без кровинки лицо, на искусанные запекшиеся губы, подумал: «Все ясно, капитан, все понятно, хороший мой человек. Ты давно бы ушел из этой западни, если бы не приказ. Но на марше без поддержки тебя прихлопнут. Представим, повезло бы тебе, твои люди смогли бы раствориться в лесах, но ведь и наши потеряли бы с вами связь, а значит, и надежду получить очень ценные документы, добытые вами в жестоком бою. Вы добыли… Теперь мой черед. Я освобожу вас от ответственности сегодняшней ночью. И вы уйдете. Уйдете ли? Уйдете ли с такими беспомощными, как Женя? Вся надежда на рейдовый отряд. Верь, он встретит тебя, капитан. Когда и где – вот вопрос. А пока так не хочется умирать. Что поделаешь? Видно, бумаги, добытые вами, дорого стоят. Мы обязаны их сохранить и доставить по адресу. Если сможем. Понимаешь, капитан, должны! Ты уже не можешь. Значит, моя очередь…»
Владимир повернулся к комбату, чтобы сказать все, и увидел смущенное лицо.
– Извини, сорвался. Ты, конечно, ни при чем. Поспать надо. Извини, старшина!
– На Большую землю сообщили?
В блиндаж вернулся радист с невысоким мужиком, одетым в домотканую свитку и солдатские шаровары, заправленные в разбитые немецкие сапоги. Мужик снял с лохматой головы брыль, шмыгнул носом.
– Скажи, товарищ, – обратился к нему капитан, – кроме южного болота, можно еще где проскочить?
– Не-е! Ежели через Плюй-омут, там глубовина и трясца, дюже гатить надо.
– Сколько дюже? Сколько?
– Индо весь лес потопишь – не загатишь.
– Коля, звякни командиру саперного взвода, пусть еще раз Плюй-омут прощупает. Сам пусть лезет, сам! Иди, старина.
Мужик переминался с ноги на ногу у порога.
– Иди, иди, – устало повторил капитан.
– Дозвольте, товарищ начальник, у коптера винтовку взять: душа горит, а што я голыми руками…
– Разрешаю… Коля, когда выход на связь?
– Восемь с половиной минут осталось, – ответил радист.
Проводник ушел. Капитан сел на обрубок и, положив под бумагу планшет, начал писать. Локти задевали острые коленки, лопатки выпирали серую просоленную гимнастерку. Он писал, прижимая бумажку грязными пальцами, пощипывая конец карандаша тонкими бледными губами. Владимир смотрел на лысоватую голову капитана, на шишкастый лоб, посеченный морщинами, на вислый нос с горбинкой и удивлялся силе человека, способного в такой обстановке поддержать веру у почти обреченных солдат. То, что писал капитан, было горькой правдой.
